эффектной брюнеткой в очках «кошачий глаз» с толстыми стеклами, за которыми скрывались большие карие глаза. У нее была замечательная осанка, прямая спина, а одежда – будто только что из химчистки; чего не скажешь о ее номере: «сущем крысином гнезде, полном пустых сигаретных пачек, стопок газет и журналов и недоеденной еды в лотках из кулинарии». Лоис было двадцать восемь; она окончила колледж и наблюдала, как все вокруг нее выходят замуж: младшие сестры, подруги из родного города, бывшие соседки по нью-йоркской квартире. Она поселилась в «Барбизоне» потому, что у нее закончились незамужние соседки. Войдя в лифт вместе со стайкой молодых девушек, чьи кавалеры уже ждали их в фойе, Лоис схватила Гейл за руку: «Слушай, так нечестно! Я не уродина. И не дура. Одеваюсь не хуже других. Лучше. Почему? Может, была бы я красавицей… Когда мне было восемнадцать, я твердила себе, что стану красавицей в двадцать два. Мечтала, какой хорошенькой буду. Когда мне исполнилось двадцать два – я пообещала себе, что в двадцать пять точно стану красавицей. Но когда мне исполнилось двадцать пять, я стала слишком старой, чтобы снова в это играть. Безумие. Но я действительно верила!» Лоис передумала и отправилась по лестнице в комнату с телевизором.
* * *
Гейл любила чаепития в «Барбизоне»; лишь бы не сидеть у телевизора. С пяти до шести вечера каждый день [13], после поисков работы, занятий или «алюминия и света» [sic!] мира торговли, всегда было чаепитие. В зале, отделанном красным деревом, с бархатными портьерами цвета бургундского вина, пухлая дама в вязаном платье пастельных тонов играла на органе. В перерывах она подсаживалась к другим пожилым постоялицам, сбившимся в углу комнаты. Этот день пришелся на Хеллоуин, и вместо чая с печеньем подавали сидр и пончики, и народу было – не протолкнуться [14]. Элеанор, работавшая в отделе рекламы, устроила очередной импровизированный опрос покупателей. На сей раз на тему бумажных полотенец. Маргарет сообщила, что прошлой ночью она открыла слишком много ящиков комода и все вывалилось, включая стеклянную крышку, которая разбилась у ее ног. Линда спрашивала, не пойдет ли кто-нибудь с ней в кино: у нее был свободный билет на этот вечер. Оглянувшись вокруг, она вздохнула: теперь, когда она учится актерскому мастерству, фильмы стали приносить ей куда меньше удовольствия. Роберта, надевшая плащ прямиком на купальник, планировала отправиться в бассейн сразу же, как управится со своей порцией сидра с пончиками.
Гейл собралась было вымыть голову, как ее остановила Анна, самопровозглашенный аниматор. Она сообщила, что будет в комнате Аннетт и что Гейл нужно присоединиться. Аннетт училась живописи и угощала всех конфетами, которые подарил ей уехавший в Европу поклонник. Анна только что ходила к гадалке в «Цыганскую чайную» и узнала, что «на следующий год ей повезет: она выйдет замуж и родит двоих детей». Тут Хелен стала настаивать, чтобы все шли туда, особенно в Хеллоуин; и хотя Гейл оказалась не в восторге от идеи, она поплелась следом; как и Жаклин, клубная певица, ее «младшая сестренка», и соседка Хелен. Они очутились в заведении, «похожем на тысячу дешевых манхэттенских забегаловок»; всех развели по отдельным кабинетам и предсказали ровно то, что они хотели услышать. На обратном пути трое детишек в масках монстров потребовали монетку, крича: «Сладость или гадость?» Хелен, Анна и Гейл проводили Жаклин до коктейль-бара, в котором она работала, и та поспешила готовиться, а они вернулись в «Барбизон», возле которого Анна заметила припаркованный автомобиль, в котором сидели трое мужчин, и велела всем идти медленно, но не смотреть в сторону машины. Когда в номере Гейл к ним присоединилась сестра Анны, она сказала, что днем в кино какой-то мужчина лапал ее за коленку. Хелен, все еще сердясь на пожилую жиличку, обозвавшую пение Жаклин «шумом», взяла трубку и попросила оператора соединить ее с номером 582: «Алло. Это номер 582? Верно? Ваша метла ждет внизу». Пауза. «Ваша МЕТЛА. Спокойной ночи».
* * *
В серии очерков об «одиноких женщинах» «Барбизона» для «Нью-Йорк Пост» Гейл не говорила об этом напрямую, но по подтексту считывалось: «одинокие женщины» могли стать очень несчастными, отчаянно несчастными женщинами. В отеле случались и самоубийства; правда, администрация старалась их замалчивать. В течение нескольких десятилетий в прессу проникла информация лишь о некоторых из них. В марте 1934 года некая г-жа Эдит Латур, тридцати лет, прибыла из Бэйсайда, Куинс, утром заселилась в «Барбизон», а вечером выбросилась из окна, оставив записку: «Больше не могу терпеть боль» [15]. В апреле 1935 года Гарриет Бин из Чикаго, двадцати семи лет, которая прожила в городе два года, умерла, умышленно приняв большую дозу снотворного. Лишь газета «Чикаго Дейли Трибьюн» таинственно намекнула на «операцию, которую она сделала за два месяца до случившегося» [16], – вероятно, речь шла о незаконном аборте. В 1939 году Джудит Энн Палмер, двадцати двух лет [17], бывшая студентка Чикагского университета, была обнаружена застрелившейся в своем номере «Барбизона». Она оставила две записки. Одна, «Тем, кого это касается», извещала, что в комоде лежат тридцать долларов на похоронные расходы, а вторая была адресована матери, жившей в отеле в Чикаго. Похоже, начиная с 1940-х в «Барбизоне» научились скрывать самоубийства от прессы.
Но, хотя в прессе ничего не писали, это вовсе не означало, что ничего не случалось. Реджина Рейнольдс поселилась в «Барбизоне» вскоре после того, как спела последнюю арию «непотопляемая» Молли Браун. На вопрос о самоубийствах она ответила, что за годы жизни в «Барбизоне» их было не меньше сорока пяти. В воскресенье смотрели в окно – нет ли коронера. Потому что в субботу вечером ходили на свидания – и, разумеется, случались разочарования. Кто-то вешался на карнизе для занавесок. Малахий Маккорт в середине пятидесятых лично знал трех женщин [18], совершивших самоубийство. «Две наглотались таблеток, одна выбросилась из окна. Все замяли. Как же ее звали, Кэрол Эндрюс? Она встречалась с парнем, а он ее бросил».
Давление по поводу того, кем тебя хотели видеть, как тебе выглядеть, во сколько лет выходить замуж, было колоссальным. Первая жена Малахия Маккорта, модель, переехала в «Барбизон», чтобы спастись от родителей, живших неподалеку, на Парк-авеню. Она выяснила, что многие модели страдали от булимии, и перед туалетами выстраивалась длинная очередь. Глория Барнс Харпер, с глазами океанской синевы [19], бросила Уэллсли-колледж, проучившись там год, стала моделью агентства «Форд» и, как прочие модели агентства, поселилась в «Барбизоне». Она видела и другое отчаяние среди своих соседок: голод, но не только он. Они регулярно приходили в